 |
|
|
От Краматорска до Израиля.
От Краматорска до Израиля
4 июня 1960 года, отбыв два года и два месяца, освободился Иосиф Камень, мой отец, и снова, как в памятном 1952-м, отправился на поиски работы. Взяли его в Краматорский Индустриальный институт, несмотря на такое «пятно», как судимость по политической статье. Даже трёхкомнатную квартиру дали, о чём он тут же сообщил мне.
Моя работа на Сталинградском прокатно-трубном заводе в качестве мастера в цехе изрядно надоела мне. Верно, что я многому научилась за два года, весьма близко познакомилась с современным русским народом, но оставаться там дальше мне не хотелось. Была я там белой вороной, так как водку не пила, матом не ругалась, взяток от работяг не брала, а все остальные мастера брали, и потому этим другим мастерам я была помехой. Хотя относились все ко мне очень благожелательно и завелось у меня несколько хороших друзей, но всё равно я чувствовала себя лишней. В отделе кадров охотно дали справку, что завод во мне больше не нуждается, и в августе я приехала к родителям в Краматорск.
В инженерно-техническом мире Советского Союза Краматорск, относительно маленький город в Донбассе (всего 200 тысяч населения), знаменит построенным в 30-х годах огромным Ново-Краматорским Машиностроительным Заводом – НКМЗ. На этот завод меня и приняли на работу, определив в бюро расчётов в качестве инженера-расчётчика. Это была удача, о такой работе можно было только мечтать.
Приехал на завод профессор Цехнович из Днепропетровска, нашёл меня, посмотрел мои расчёты и сказал:
- Давайте делать диссертацию…
Осенью 1963-го я поехала в командировку в Москву – и снова встретила Борю Подольского.
|
Лида Камень и Барух Подольский, 1965г.
|
Лагерная печать уже стёрлась, отросла опять черная шевелюра. Даша его откормила за полгода, и передо мной снова был весёлый московский мальчик, тут же потащивший меня по книжным магазинам, где он, как и до ареста, все свои наличные деньги тратил на книжки по разным неслыханным языкам. Книжки те стоили копейки – в буквальном смысле: 20 копеек, 35 копеек, не больше. Боря, с его учительской зарплатой 70 рублей в месяц, в этих книжных магазинах чувствовал себя богатым.
Правда, когда мы проголодались и зашли в какую-то столовую поесть, он застеснялся. Но у меня в новенькой красной сумочке лежали командировочные деньги плюс моя зарплата аж в 110 рублей. Я гордо расплатилась, и мы продолжили путешествие по книжным магазинам. У него был с давних, ещё долагерных, времён постоянный маршрут. По дороге он охотно рассказывал о языках, о лагерных знакомых, о своей школе в деревне Вяльковке.
Часа через два я спохватилась, что сумочки моей при мне нет. А в ней всё: паспорт, деньги, командировочное удостоверение, билет на обратный путь…
Мы пошли обратно – по всем книжным магазинам, где побывали за день, и везде, понимая наивность и безнадёжность вопроса, спрашивали, не нашёл ли кто красную дамскую сумочку. Найти деньги я не надеялась, но хотя бы документы вор мог вернуть? Так за час мы дошли до той столовой, где обедали. Подошли к кассе, и вполне безнадёжно я задала тот же вопрос кассирше. Девушка внимательно на меня посмотрела, обернулась и кого-то позвала. Вышла к нам женщина постарше, руки за спиной:
- Какая сумочка?
- Красная, – говорю.
- Что в сумочке?
- Паспорт, командировка, билет… деньги, – с замирающим сердцем.
- Сколько денег?
- Больше ста.
Поднимает руку, в руке у неё моя сумочка!
Протягивает мне: - Проверьте!
Дрожащими руками раскрываю замок – всё на месте! Паспорт, билет, командировка! Деньги той же пачкой. Это было чудо – в Москве, в 1964-м.
Летом 1964-го Борис сумел поступить в Московский ин-яз иностранных языков на заочное английское отделение.
25 апреля 1965-го у Доры и Семёна кончился срок заключения. Через два дня они приехали в Житомир.
В июне 1965-го, когда я была в очередной командировке в Москве, мы с Борей расписались в сельсовете его деревни, и он переехал в Краматорск, где я жила с моими родителями.
Приехали к нам Дора с Семёном и сестра Семёна Маня, вечером вместе выпили мы по рюмочке вина – вот и вся свадьба.
|
Фото всей семьи, Краматорск, июль 1966г.
Вверху: Иосиф Камень, Лида, Барух, Семён Подольский
Внизу: Соня Гроссман, сестра Семёна Маня Гальберт, Дора Кустанович
|
Погостив у нас несколько дней, гости уехали.
После недели переговоров с моим начальством Баруха приняли на завод в отдел технических переводов.
Казалось, жизнь налаживается. Только казалось! Мы знали, конечно, что находимся «под стеклянным колпаком» постоянного надзора, но подвоха не ожидали.
Прошёл год спокойной жизни. Шестидневная война сильно подняла нам всем настроение. Мы с удовольствием говорили:
- Отныне «жидовская морда» заменяется на «лицо агрессора»!
Практически все евреи, даже те, кто о своём еврействе старался не вспоминать, вдруг ощутили себя как бы причастными к этой блестящей победе Государства Евреев.
Летом 1967-го Боря поехал в Москву сдавать экзамены за 1-й курс в Московском ин-язе. Он встречался там, конечно, со всей сионистской компанией, да и со старыми лагерными друзьями. Из них многие стали активными диссидентами, как Алик Гинзбург, Володя Тельников, Ира Емельянова. Главной работой тогда было издание и распространение самиздата, в том числе и популярной тогда «Хроники текущих событий», за создателями которой – это все мы знали – КГБ гонялся особенно яростно. Но настоящие аресты ещё не начались, и ничего плохого мы в тот момент не ожидали. Боря вернулся с массой рассказов и с пачкой самиздата, который тут же разобрали наши друзья.
Арест Бори в Краматорске застал нас врасплох. Обыска не было, но весь самиздат в нашей квартире я сразу ликвидировала.
Барух:
Приехавшие из Москвы следователи допрашивали про встречи с Хавкиным, Рубиным и другими людьми из сионистского круга. Я – уже теперь опытный зэк – всё отрицал, про Хавкина сказал, что его интересуют только девушки. В конце концов, меня обвинили в хулиганстве.
Когда до меня дошло, что это не случайное происшествие, а в самом деле Баруху шьют новое дело, я кинулась в Москву, ко всем его друзьям, к сионистам, к правозащитникам, к профессорам-лингвистам, которые знали и помнили талантливого студента Подольского. Профессора написали письмо в его защиту. Правозащитники связали меня с прекрасным адвокатом – все помогали чем могли.
Позвонила я в Житомир. Дора Борисовна всё поняла с полуслова, приняла мой рассказ сдержанно. Только спросила:
- Мне приехать? Смогу чем-нибудь помочь?
- Да нет, – сказала я, – Вам Семена Моисеевича оставлять одного нельзя, а помочь нечем.
За состояние Бориного отца я опасалась. А Дора выдержит, это я знала.
В день суда все мои сотрудники из бюро расчётов пришли к зданию суда. На суд не пустили никого, даже меня, но все мои друзья, которых немало появилось за семь лет моей работы в Краматорске, буквально встали рядом со мной в те нелёгкие для меня дни. Вот как это было.
Я опасалась, что Борису навяжут «казённого» адвоката. Только сам обвиняемый мог – по закону! – потребовать другого адвоката, если знал его имя. Не то чтобы адвокат мог хоть как-то повлиять на решение суда – ясно, что приговор уже вынесен и подписан в день ареста или ещё до того. Но адвокат имел право встречаться с обвиняемым, разговаривать с ним, т.е. служил связной нитью между нами и Борисом. Надо было как-то сообщить Боре имя нашего адвоката.
В день суда десять моих подруг выстроились цепочкой вдоль тротуара, по которому должны были провести Бориса из камеры в здание суда. Когда милиционеры повели его в суд, каждая из моей десятки произносила «адвокат Кузнецов», когда Борю проводили мимо неё. Так Борис узнал имя адвоката.
Сегодня уже трудно представить себе, насколько героическим было поведение моих сотрудниц. Каждая знала и понимала, что своим участием сама заносит себя в чёрный список «антисоветчиков» и даже «сионистов», что это неизбежно отразится на карьере и может даже привести к аресту. У всех были мужья, родители, дети, это могло отразиться и на них. Каждая сама предложила мне свою помощь, и ни одна не ушла до конца суда.
Но, как говорит русская пословица, против лома нет приёма. Суд приговорил Баруха к двум годам в лагере «строгого режима». Спасибо, что не десять лет, сказала я, когда это кончилось.
Лагерь был близко, в Макеевке, посылки – раз в 3 месяца, свидание – раз в год. Письма я писала каждый день, короткие, 5-10 строчек. А ему разрешалось отправлять одно письмо в месяц. В каждом его письме было десять строчек мне и пять строчек – маме, Доре Борисовне. Я читала ей эти письма по телефону.
Через год, в 1968-м, Дора Борисовна приехала на свидание. Ей дали поговорить с сыном целый час. В присутствии надзирателя. Что тут скажешь?
Перепечатка, переиздание или публикация материалов этого раздела в любом виде без разрешения администрации сайта запрещены.
|
|
