 |
|
|
Давид Мааян
Ведущий: Давид Мааян, он же – Черноглаз.
|
Давид Мааян
|
Давид Черноглаз (Мааян) был активистом еврейского движения. Вместе с другими его арестовали в июне 1970 г. Череда арестов еврейских активистов была произведена властями после т.н. «самолетного дела» – попытки группы евреев (и присоединившихся к ним двух русских – бывших политзаключенных, друзей организатора этой попытки Э.С. Кузнецова) захватить самолет для того, чтобы улететь из СССР. КГБ знал о планирующейся попытке заранее, но решил не предотвращать её (в аэропорту всё было подготовлено к захвату группы, который осуществили в мгновение ока), а использовать для того, чтобы максимально обессилить формирующееся еврейское движение. Были отправлены за решетку десятки еврейских активистов в Ленинграде, Риге, Кишиневе, в том числе и Черноглаз. Впрочем, следствие, как ни старалось, так и не смогло собрать сколь-нибудь значимых доказательств того, что Черноглаз действительно участвовал в попытке угона самолета. В итоге его обвинили в распространении антисоветской литературы (т.е. еврейского сам-издата) и …укрывательстве краденого государственного имущества. Тут уже речь шла о попытке группы еврейских активистов из Кишинева выкрасть списанную множительную машину «Эра», предшественницу современных ксероксов, чтобы получить независимую полиграфическую базу, и печатать учебники иврита, на которые спрос вырос до десятков тысяч. Давида Черноглаза приговорили к пяти годам заключения.
Выйдя на свободу в 1975 г., Д.Черноглаз улетел в Израиль.Здесь он сменил фамилию на Мааян и поселился в мошаве Аругот. Теперь Давид Мааян занимается организацией встреч этой группы КСИВА.
Давид Мааян: Дамы и господа! Преждевременная смерть Баруха – это большая потеря! Преждевременная, разумеется! 70 лет – что значат 70 лет в наше время!? Человек, который творчески, интенсивно работал почти до последнего дня своей жизни! У него оставались - если исходить из общей статистики – ещё десять, ещё пятнадцать лет творческой жизни!
Он рано ушёл. Это большая потеря для его вдовы, для его родственников, для его близких, коллег, учеников, многочисленных друзей. И я выражаю им соболезнования.
Но мне бы хотелось обратить ваше внимание на то, что Барух принадлежал не только своей семье, не только друзьям, не только коллегам и ученикам. Он принадлежит истории. Нашей еврейской истории. «Забив колышек», он обеспечил своё место в истории. Барух и его подельники, присутствующая здесь - Тина Бродецкая, отсутствующие, ушедшие - его родители, отец Лиды - были в числе первых Узников Сиона в послесталинское время, когда наступила так называемая «хрущёвская оттепель» и когда почувствовалась атмосфера некоего облегчения, некоторого ослабления. Но что это означает на деле, что можно, а что нельзя никто не знал.
И всё это можно было узнать только методом проб и ошибок. Методом, так сказать, «ненаучного общественного тыка». Вот это – власть переживёт, а вот это власть уже не переживёт, и не простит и не пройдёт мимо. Известно, что основными пунктами обвинения в отношении, по делу Подольских, были контакты с израильским посольством.
Так вот, моё частное мнение: «Они своей жертвой выяснили и доказали, что это – не тот путь, по которому надо идти!». Отрицательный опыт – это всегда большая ценность. И в данном случае это – не лабораторный опыт, не академический опыт. Это был опыт, за который надо было платить головами, жизнью в лагере.
И Барух, 18-летний парень, получил срок далеко не детский. Пять лет давали по заслугам. Просто так в «хрущёвские» времена пять лет не давали. И достойное поведение в лагере, и после этого – это его бесспорная заслуга! И многим такие вещи давались нелегко.
Я бы хотел обратить внимание на то, что лагеря конца 50-х - начала 60-х годов, политические лагеря - это лагеря в Мордовии… Правда, женские лагеря были в Тайшете, и мужские были в Тайшете, но их потом этапировали в Мордовию
Реплика: Была зона женская.
Давид Мааян: Где?
Реплика: В Мордовии
Давид Мааян: Позже! Сначала
Лидия: Они были в Тайшете
Давид Мааян: Политлагеря – в Тайшете, правильно?
Тина Бродецкая: Кемеровская область, Мариинские лагеря, потом – Тайшет, станция Невельская.
Давид Мааян: … а в Мордовии это дело было сконцентрировано уже где-то в начале 60-х годов. Мне эти лагеря знакомы не только по воспоминаниям и книгам, но это было уже другое время. И следующему поколению было уже определённо легче. Просто потому, что некоторые «тропинки», «дорожки» уже были протоптаны поколением Баруха.
И вот ещё одно существенное обстоятельство, на которое я хочу обратить ваше внимание: люди, освободившиеся из лагерей в 60-е годы, стали инфраструктурой, основой для формирования сионистского движения в Советском Союзе в середине - конце 60-х годов.
Люди в лагере узнают себя и тебя, в лагере человек «голенький», он - как облупленный. И там не спрячешься, там роль играть не будешь, там видно человека, всю его подноготную. Вот эти лагерные связи, те контакты, те дружеские связи - это, то, о чём говорил Давид Хавкин, что «… вот там ты приобрёл настоящих друзей». И это стало основой связей между разными городами в сионистском движении уже в конце 60-х годов.
Не буду эту тему развивать, достаточно её обозначить. Я полагаю, что комиссия по наследию Баруха, в первую очередь литературному и лингвистическому, должна обратить внимание и на этот аспект. Полагаю, что это не пройдёт мимо внимания людей, которые будут этим заниматься.
Сейчас я, заканчивая и злоупотребляя вашим вниманием, хочу выразить свои тёплые чувства вдове, Лиде Подольской. Друг, товарищ, жена - на протяжении почти всей его жизни.
יהיה זכרו ברוךИ, Лида, Вам – большое спасибо!
Лида: Спасибо!Ведущий: Спасибо, Давид! Мы начали этот вечер с выступления Лиды Подольской и закончим тоже этим.
Лида: Подожди, может ещё кто? Есть ещё кто-нибудь, кто хотел бы что-то сказать?
Во-первых, большое спасибо!
Во-вторых, я бы хотела, может быть, добавить к тому, что говорил Давид Мааян – в том плане, что он сказал, что они – вот эта группа, Подольские, Тина Бродецкая и мой отец – они были как бы «первой ступенькой». Они не были, конечно, первой ступенькой. Были «ступеньки» и до них.
Ведущий: После смерти Сталина…
Лидия: И после смерти Сталина, и до.
Ведущий: Шенкар был при Сталине
Лидия и Ведущий: Марголин – это всё сталинские времена, во времена Сталина
Реплика: Он освободился в 1946 г.!
Лидия: Граница, действительно, проходит по смерти Сталина. Это верно. Но и после смерти Сталина тоже были люди, которые начинали учить ивриту, распространять иврит. И на самом деле, ещё было достаточно мощное движение в Прибалтике. Этого не надо забывать. Прибалтика, безусловно, всему сионистскому движению добавила очень много: и энергии, и знаний, и материалов, и возможностей развития.
Но то, что сделали семья Подольских и семья Тины Бродецкой, это было независимо, отдельно от всех. Они начинали свою деятельность каждый сам по себе, каждый начинал отдельно. В полной темноте и в полном незнании того, что происходит вокруг. Каждому из них казалось, что вот, они - маленькая группа, единственная, да и эти две маленькие группки объединились и, плюс, присоединилась наша семья – это уже была целая организация. Они понятия не имели, что в это же время, скажем, в Москве действовал и Давид Хавкин тоже. Была семья Ландман. Были ещё и другие ребята, которые тоже пытались действовать, но всё это было очень разрозненно.
Начинать им было, безусловно, очень трудно. И я написала, на самом деле, повесть об истории Бориной мамы, Доры Борисовны Кустанович. Потому, что даже в этой группе исключительных людей, она была человеком особенным.
У меня спрашивали: «Как же так? Мама, своего единственного сына как бы принесла в жертву?!»
Тут я, может быть, хочу объяснить, как это получилось. Дело в том, что Боря с детства был действительно особенным ребёнком. Дело было не только в том, что он увлекался языками, и языки в него как бы входили сами по себе. А дело было ещё и в том, что он был ребёнком, который не умел врать. В условиях Советского Союза, я думаю, что вам всем понятно, кроме нескольких совсем молодых лиц, которые Советского Союза не прошли, что в Советском Союзе прожить человеку, который совсем не умеет соврать – практически невозможно!
Максимум, если нужно было что-то скрыть, он говорил: «Не скажу!» И тогда его можно было хоть на куски резать, как говорится, но он ничего не скажет. Но соврать он был просто органически неспособен. Не поворачивался язык – и всё!
Дора Борисовна Кустанович, Борина мама, была женщина очень умная, очень понимающая, к тому же, она была тоже педагогом по профессии и по призванию. Она понимала, что у такого ребёнка выжить в советских условиях не много шансов. И поэтому она, что называется, «пошла на пролом». Она решила, что можно попытаться как-то прорваться и проложить ему дорогу в другую страну. В страну Израиля. В конце концов, она своего добилась. И Боря в Израиле, безусловно, был счастлив. Это всё, что я могу сказать. (аплодисменты).
Реплика: Может быть, кто-нибудь скажет о том, что делало родное посольство с материалами, которые им передавали, с угрозой для собственной жизни, эти две удивительные семьи?!
Ведущий: К сожалению, здесь нет представителей посольства или Министерства иностранных дел…
Вопрос (продолжение): Может, Тина может сказать?
Лида: Я могу сказать! И Тина может сказать тоже. Это уже скорее анекдот, чем история!
Тина Бродецкая: Давид мне сейчас напоминает: «Напомни, что сказал Йосеф Авидар!» Генерал, посол Израиля в Москве: «Бить по-жидовски»? «Бить по-жидовски», да!
Дело в том, что мне больно об этом говорить, очень больно! Когда мы приехали в Израиль в 1970-м, у нас было много встреч с Голдой Меир. И она как бы оправдывалась даже. Она говорила: «Мы много делали! Я тебе пришлю» - она мне, лично, говорила – «я пришлю тебе, дай мне адрес, я пришлю всё, что мы делали». По сегодняшний день – она, конечно, ничего не прислала.
Статьи, которые писала Дора, и которые частью я передавала, статью, которую я сама написала – «Две недели жизни во время Фестиваля», статью, которую мой отчим написал о еврейском театре, уничтоженном в Москве, – всё это я передавала через разные свои каналы, встречаясь во всех театрах, даже на катке, с работниками посольства, с Горевым, даже с его шестилетними детьми, - мы передавали, а куда это девалось? Это уходило в шкаф! Всё уходило в шкаф! И когда мы приехали – мы до этого прекрасно поняли что происходит, – и я сказала Голде Меир, что я уже в 1955 г. поняла, что в «Датском королевстве» нет порядка. И нам надо самим выбираться из Советского Союза. Самим! И об этом Голде Меир мы сказали! Что нам необходимо самим выбираться. Мы так решили!
И поэтому в 60-е годы мы начали писать свои коллективные письма, одни из первых в Москве. Давид Хавкин увёз не одно такое письмо! Однажды мы вшили в брюки дедушки одного парня послание, отпечатанное на машинке, на батисте! Мы печатали на батисте, и, я думаю, это письмо до сих пор хранится в архиве в МИДе. Мы печатали на батисте и письмо Косыгину. И Давид увёз наши письма. Но всё, что приходило в государство Израиль, тонуло как в омуте.
Наше слово зазвучало только тогда, когда мы сами стали передавать информацию по своим каналам американским корреспондентам, связавшись с ними через Голландское посольство, через Вейтинга – секретаря, который брал у нас, у меня, почту. Через Московский университет. Через Университай Упсала. Через шведское посольство.
Наши письма зазвучали ночью по всем радиостанциям! По «Голосу Америки», по Би-Би-Си, по «Радиостанции Свобода», и другим. А Израиль даже не имел нашего «Письма 39-и московских евреев», которое мы в восемь часов вечера передали американскому корреспонденту. В ответ на пресс-конференцию в Москве, по телевидению, которая была 5-6 марта 70-го года, мы передали наше письмо в восемь часов вечера, уже на следующий день!
До вечера 7-го марта мы собрали 39 подписей, которые ушли на Запад, в восемь часов вечера. Их передал американскому корреспонденту Виля Свечинский. Когда Черноглаз назавтра привёз письмо 25-и ленинградских евреев, это уже было поздно! (Обращается к Давиду Мааяну) Ты мне позвонил, а Виля уже успел передать. И оно ушло другим путём. Юлька Телесин – Юлиус Телесин просил подписаться сороковым, это – целая история, может, как-то в другой раз. А то вы уже устали. Это – целая история, наше письмо 39-и. Это – наш взлёт!
Реплика: Почему бы тебе об этом не написать?
Тина: Я хочу жить спокойно!
Ведущий: Как вы знаете, Яаков Кедми написал книжку своих воспоминаний. Она сейчас выходит на иврите и переводится на русский язык. Кедми обещал здесь выступить и рассказать. Так вот, когда он здесь будет – он обещал здесь выступить, в клубе – мы ему зададим все эти вопросы. Послушаем, что он нам ответит.
Реплика: Кто-нибудь эту книгу сам видел?
Ответ: Нет, только отрывки печатались в «Едиот ахронот»
Реплика: Кедми – это Казаков?
Лида: Да, Яша Казаков.
Реплика: Бывший Казаков, сегодня – Кедми.
Ведущий: Я просто Тине напомню как славно выкрутился Авидар. Я хочу напомнить этот момент, он зафиксирован на плёнку. Отмечали в Израиле 30-летие Фестиваля в Москве. Собрались все делегаты Израиля, которые были в Москве в 1957-м году, и те активисты, которые уже были в Израиле.
Встал вопрос о том, что многие из тех делегатов, которые там собрались, не знали куда они едут. Для них это было совершенно непонятно: «Как евреи Советского Союза будут реагировать на их присутствие?». Потому, что они были уверены, что это – «евреи молчания». И каждый рассказывал все эпизоды, как они собирались, и прочее.
И, естественно, выступали и те активисты, которые уже к тому времени, к 1987-му году, были в Израиле. Спросили посла Израиля в России, Авидара: «А как же посольство реагировало на это? Ведь, по логике вещей, посольство должно было проинструктировать, проинформировать, по крайней мере, делегации Израиля, которые приехали в Россию: как евреи России будут реагировать на их присутствие!»
Так он отделался, чтобы уйти от этого – потому, что они абсолютно исключали себя из такого обсуждения - отделался словами: «После Шестидневной войны евреи говорили: «Не бей жидов, а бей по-жидовски!»» Вот так вот он отделался.
Реплика: Хотя это было гораздо раньше! Потому, что Шестидневная война была в 1967-м году. А Фестиваль – 1957 год.
Перепечатка, переиздание или публикация материалов этого раздела в любом виде без разрешения администрации сайта запрещены.
|
|
