 |
|
|
1948 год. Таганрог.
1948 год. Таганрог.
В 1948-м Иосиф ушёл из антисемитского Кривого Рога в Таганрогский институт электрификации сельского хозяйства. Но и здесь оказалось то же самое – сначала его назначили «и.о. завкафедрой», а при появлении русского члена партии перевели в доценты. Тем не менее, работать все же можно было.
В Таганроге студенты очень любили Иосифа (есть немало фотографий – ему приносили цветы, считали за честь сфотографироваться с любимым преподавателем). Он вёл большую научную работу и готовил докторскую диссертацию – вторую, т.к. первая пропала, осталась в брошенной квартире в Новочеркасске в июле 1941-го. А с начальством он и тут не ладил.
Однажды в институте устроили собрание для «осуждения буржуазно-релятивистских заблуждений в физике». Год – 1948-й, хочу напомнить. Мне 12 лет. Отец взял меня с собой на это собрание. Докладчик вполне серьёзно объяснял, что «движение не может быть относительным: вот проехала машина по грязи и оставила след на земле; ясно, что машина двигалась по Земле, а не Земля по машине...» Докладчик кончил, вопросов не было. Выступил партсекретарь, повторил ту же чушь. Тогда пошел к трибуне Иосиф. Он сказал: «Я тут шёл между рядами стульев, зацепился за гвоздь, и этот гвоздь оставил след на моей рубашке. Это гвоздь двигался по мне или я по гвоздю?» - и ушел с трибуны под осторожные смешки публики. Ответа не последовало, собрание на этом закрыли. А могли и за такое «выступление» посадить в те времена, как я теперь понимаю. Но обошлось.
В газетах и на собраниях в те дни катилась полным ходом кампания по «разоблачению космополитов без языка и без родины» - так называли в газетных статьях еврейских писателей и критиков, историков, артистов и прочих «гуманитариев». Отец прекрасно понимал, что это значит: власти разворачивают большую антисемитскую кампанию.
Настроение на улицах Таганрога, несмотря на это, было намного спокойнее, чем в Кривом Роге. Летом в Таганроге райская жизнь: песчаный пляж Азовского моря, изобилие свежей рыбы, овощей и фруктов на рынке. Отцовская зарплата доцента к этому времени уже прилично обеспечивала нашу жизнь. Даже купили пианино – старое немецкое, с мягким и певучим звуком.
1950-й год. Власти готовили «процесс инженеров». Муж Сарры Камень, сестры Иосифа, инженер, арестован весной в Москве. Сын их, 15-летний Феликс, прожил лето у нас в Таганроге.
1951 год. В Москве арестован родственник Сони Абрам Григорьевич Танкилевич, генеральный директор Московского Метростроя. Дочку Абрама, одиннадцатилетнюю Светлану Танкилевич, родственники тоже отправили к нам в Таганрог. Её мама, жена Абрама, в это время умирала от рака.
|
Семейство Камень в Таганроге, 1951г.
|
Как я теперь понимаю, мои родители в то страшное время проявили немало мужества. За «связь с врагами народа», как это тогда называлось, могли посадить и их. Однако, они не только приняли детей, но и посылали деньги их родителям. У нас в семье это воспринималось как само собой разумеющееся: у родственников беда – надо помогать. Вопрос «виновности» не обсуждался. К осени дети вернулись в Москву: их мамы считали, что от судьбы не уйдёшь. То-есть, от власти, на самом деле. К счастью, власть не тронула ни этих детей, ни их мам. Не всем в то время так везло. Родственники в Москве жили в страхе: одних уже арестовали, другие ждали ареста со дня на день.
В начале 1951-го Иосиф закончил свою докторскую диссертацию и сдал в Московский Энергетический институт (МЭИ) на рассмотрение. Тогда, в 1951-м году, в страшное время, возобновилась дружба моих родителей с семьей Подольских в Москве.
Спустя год, в 1952-м, Иосиф снова поехал в МЭИ, но оказалось, что его работа исчезла. При попытке что-либо выяснить Иосиф получил от заведующего кафедрой «настоятельный совет»: уехать из Москвы поскорее и вопросов не задавать. Так он и сделал: угроза погрома ощущалась явственно.
Через год обнаружилась где-то в Кишинёве чья-то докторская диссертация на ту же самую тему. Иосиф нашёл её заголовок в каталоге институтской библиотеки и выписал по межбиблиотечному абонементу. В ней было 500 страниц текста, а не 200, как в пропавшей работе Иосифа, но все графики и таблицы экспериментальных замеров удивительно точно совпадали с теми, которые были у Иосифа...Жаловаться было некому и незачем - быть бы живу!
К осени 1952 года мы перехали на Украину, в Днепропетровск.
«Украина была огромным полем массового убийства евреев, пишет Эфраим Зуров (Центр Шимона Визенталя, который занимается розыском конкретных военных преступников, а не описанием событий и эпизодов Холокоста). Целые районы сплошь покрыты сотнями братских могил... Нет сомнения в том, что сами немцы были удивлены размерами ненависти к евреям, с которой они столкнулись в Украине и с цепкостью народной памяти на технологию изуверской расправы, из поколения в поколение передававшейся со времен Хмельничины, Гайдамачины, периодических погромов и Гражданской войны.»1
Эту атмосферу скрытой, а порой и откровенной ненависти в украинских городах невозможно было не чувствовать. Кампания борьбы с «космополитами» в разгаре, антисемитские статьи и фельетоны в газетах – ежедневно. Само слово «еврей» воспринималось как неприличное, почти запретное.
Кульминация наступила 13 января 1953 года: все газеты опубликовали сообщение о деле врачей: «убийцы в белых халатах». Ждали погрома. Ходили слухи о высылке всех евреев в Биробиджан или на Колыму. Так прошёл февраль.
5 марта 1953 года объявили, что умер Сталин. Вечером к нам пришёл наш родственник, 17-тилетний Аба Гроссман, со словами:
- Сталин нас спасал, а теперь будет погром, нас всех убьют.
Отец мой ему ответил:
- Сталин и был главный погромщик, а теперь мы спасены.
Впервые в жизни я услышала, что отец так откровенно высказался при другом человеке. Он даже при маме не говорил ничего «антисоветского» никогда. А ведь он всё понимал, в отличие от большинства людей вокруг, и ненавидел Советскую власть до глубины души.
В Кремле явно шли разборки, но напряжение страха снижалось. В апреле опубликовали опровержение «дела врачей». Евреи Днепропетровска подняли головы. В ходу был очередной анекдот:
– Почему прошлым летом в Днепре воды не стало?
– Все евреи в рот воды набрали!
– А почему сейчас наводнение?
– Потому что евреи рты открыли!
Ну, по правде говоря, не очень-то открыли, а – с большой оглядкой. Ужас от прокатившейся волны всеобщей ненависти ещё был очень свеж в памяти. Но стало легче дышать.
В июне 1953-го я сдала все экзамены на «аттестат зрелости» - так назывался документ об окончании средней школы. Сниженный по «неизвестной» причине балл за сочинение по русскому языку лишал меня медали. Пришлось сдавать вступительные экзамены в институт.
Тут не обошлось без происшествия: на экзамене по математике в моём билете «оказалась» задача с ошибкой в условии. Я эту ошибку нашла и показала экзаменаторше. Она не глядя сказала:
- Вы не решили задачу, тройка.
Я забрала свой черновик и пошла на следующий день к заведующему кафедрой математики. Он честно проверил мой экзаменационный лист и исправил оценку на «отлично». Меня приняли в Металлургический институт.
Этот руководитель кафедры математики, украинец по фамилии Щербина, был человеком особенным. Говорил он на смеси украинского с русским, при этом брызгал слюной нещадно, и был отчаянный алкоголик. На 1-м и 2-м курсе он читал нам математику, и это были великолепные лекции даже тогда, когда он являлся «в дОску» пьяный, что случалось часто. Однажды он пришел на лекцию и, не здороваясь, сказал:
- Цэ для всёго свиту... Эйнштейн помер! Чи вы знаете, хто это? Не! А сапожник, шо мне ботинки чистить, плакал! Он знаеть, хто такий Эйнштейн! Великий еврэй! От такая нация... ,– и перешёл к лекции.
1955 год. Иосиф снова взялся за научные исследования, стал опять делать докторскую диссертацию – в третий раз ! – вместо украденной в 1952.
Съездив в Москву, привёз радиоприёмник, который мы вскоре подстроили на волну радиостанции «Голос Израиля». Глушили эту волну нещадно, но кое-что удавалось услышать. Иногда даже голос Би-Би-Си прорывался. В нашем окружении эти «голоса» слушали все, и обсуждали шёпотом. В особенности студенты.
В 1955-м году я перешла на 3-й курс, и тогда в нашем институте объявили набор в группу автоматики. В программу для этой группы включили дополнительные часы по математике, электронике и ещё ряду предметов. Вся программа механиков при этом оставалась обязательной. Желающие из 90 студентов 3-го курса механиков могли перейти на новую специализацию. Записалось в группу 27 человек. Из них – 19 евреев! А из девочек – я одна. Всего на курсе было 6 студенток, из них только я оказалась храброй.
Группа быстро сдружилась: это были самые способные, грамотные и начитанные студенты курса, которым было интересно учиться, а не дурака валять. В первую же экзаменационную сессию в группе оказалось 22 отличника – небывалый случай в истории института. Через 3 года в выпуске нашей группы из 27 оказалось то ли 16, то ли 18 «красных» дипломов с отличием.
Исключением в группе был только Коля, тупой и безграмотный парнишка. По всеобщему убеждению, он был переведен в нашу группу в качестве агента КГБ, чтобы сообщать «куда надо» о наших разговорах. Был он часто мишенью для незлых шуток, но вместе с тем ему охотно помогали учиться ребята в группе, насколько это было возможно при его неграмотности, в случае чего выручали шпаргалками. Разговаривать при нём ничуть не стеснялись. А разговоры шли самые разнообразные: история, физика, литература, в том числе даже поэзия таких полузапрещённых поэтов как Ахматова и Пастернак, и ещё многое. И, конечно, частенько – новости, услышанные сквозь шум глушилок по «радио-голосам».
Одна сценка с участием этого Коли мне запомнилась.
Утром начало лекций в 8-00, я – по своей дурной привычке почти опаздывать – влетаю в аудиторию без одной минуты восемь. У дверей стоит Адик и, указуя на меня перстом, вопрошает:
- Лида, кто был Иисус Христос по национальности?
Я на ходу, не задумываясь, отвечаю:
- Еврей, конечно! – и вдруг вижу прямо против себя полные отчаяния серые глаза Коли и его буквально вопль:
- Неет! Ру-усский!
Хохот всей группы прерван входящим за моей спиной преподавателем.
1956-й – год «оттепели». Хрущев у власти, ХХ съезд КПСС, «разоблачение культа личности». Вернулся «по реабилитации» из концлагеря в Москву Семён Грунин, муж сестры Иосифа. И Абрама Танкилевича освободили. Многие тогда возвращались, но ещё больше приходило извещений о посмертной реабилитации.
Характерный анекдот того времени:
«Посадил дед репку. Посадили деда за репку. Посадили бабку за деда, посадили внучку за бабку, посадили мышку за внучку... А потом стали дело пересматривать. И вы знаете, говорят, мышка уже реабилитирована! Посмертно, разумеется...»
В 1956-м году впервые появилась у нас дома «литература» – газеты на идише из Израиля. Отец мой привёз это из Москвы, сказал: «от Подольских».
|
Дора, Борис,Семён Подольский, Москва, 1954г.
|
В 1954-м Подольские приобрели приёмник и начали слушать передачи из Израиля на идише: «Голос Сиона для диаспоры». Хоть и сквозь «глушилки», но всё-таки кое-что удавалось услышать. А так хотелось хоть что-нибудь узнать о Стране Евреев!
Умерла бабушка. Гарик закончил техникум и уехал на работу в Пензу. Приезжал в командировку такой взрослый и самостоятельный. Через год началась его служба в армии.
|
Гарик Теплинский в армии, 1957г.
|
Барух в свободное время любил бродить по улицам Москвы. Как-то случайно забрёл в Московскую синагогу на улице Архипова, познакомился там с сотрудниками израильского посольства и однажды, на праздник Симхат Тора, получил в подарок молитвенник. Принёс домой, показал родителям.
Тогда впервые между ними произошёл серьёзный разговор: можно ли у людей из Израильского посольства что-нибудь узнать о положении евреев в мире? о еврейской культуре, истории? о еврейском государстве? о жизни евреев в Израиле? Хотя по здравому смыслу не могло быть ничего плохого в их интересе к своей национальной культуре, но какого здравого смысла можно было ожидать от советских властей? Вне сомнений: это опасно.
- Если поймают, всё равно убьют, – скзала Дора, грустно улыбнувшись, – но жить, как тот премудрый пескарь, который жил – дрожал, и умирал – дрожал, мы не можем...
Литературные герои всегда были живыми участниками семейных разговоров у Подольских, как и в нашей семье.
В тот вечер все трое приняли очень важное для себя решение: несмотря на риск, попытаться получить хоть какую-нибудь информацию об Израиле, о жизни евреев там. Боря стал встречаться с людьми из посольства и приносить домой «литературу»: газеты на идиш из Израиля, календарь на русском с описаниями еврейских праздников. Потом это стало делом регулярным.
Однажды пришла на встречу с израильтянином и Дора. Встретились в Музее изобразительных искусств им. Пушкина: там спокойно, посетителей почти нет. Она продумала заранее, о чём спросить и что просить.
Первый вопрос:
- Как можно легальным путём уехать в Израиль?
Оказалось, въездную визу можно получить хоть завтра, но требуется выездная из СССР. А это невозможно: Советский Союз никому выездных виз не даёт. Даже просить опасно.
- Если вас и не арестуют, то с работы снимут, – сказал израильтянин.
- Мы работаем учителями, заработки маленькие, дотянуть бы до получки – и то хорошо. Если уволят, нам завтра же нечем будет жить.
Он развёл руками:
- В этом я вам не могу помочь.
Второй вопрос, вернее, просьба:
- Нельзя ли получить материалы о жизни евреев в Израиле и в мире? Ведь мы не знаем, что творится на свете, на «еврейской улице», как живут в Израиле.
- Я постараюсь.
Вскоре они получили от него «Фолк ун Цион», две брошюры «Евреи-коммунисты о положении евреев в Советском Союзе», материалы о Синайской кампании, историю евреев на английском языке.
«Некоторые материалы были настолько интересны, – рассказывала Дора, – что ими хотелось поделиться. Так, материалы о Синайской кампании мы передали в Днепропетровск.
Серию статей канадского лейбориста Зальцберга, письмо Говарда Фаста «Почему ты так нагло лгал, Борис Полевой»* и ещё пару статей я перевела на русский, чтобы и другие люди могли с ними познакомиться. Ведь в Москве не только молодёжь, но и евреи средних лет не умеют читать по-еврейски.2
Так нечаянно в 1956 году в Москве Дора Кустанович стала создавать самиздат. Рукописные переводы её пошли по рукам, многим это оказалось интересно. Одни читали и возвращали, другие переписывали для себя и передавали своим друзьям.
Более того, Дора решилась написать в Израиль о том, что она знала и понимала. О том, что в Советском Союзе вся еврейская культура под запретом, почти все видные деятели её уничтожены, ещё не зажила рана от «Дела врачей», евреев не принимают на работу во многих местах...
“Советской власти казалось, что народ онемел, некому слово сказать. Так нет же! На протяжении 20-ти месяцев я сообщала за границу о том, какой произвол царит в отношении евреев как народа. Мне казалось преступлением не писать об известных мне фактах, о страданиях, об ущемлении национальной гордости. Я понимала, что за такие «преступления» придётся расплачиваться. Правда, я думала, что арестуют только меня.” 3
Она назвала статью «О положении евреев в Советском Союзе». Написала на идише, очень надеясь, что в Израиле её переведут на иврит и опубликуют. Конечно, без имени автора. Боря передал мамину рукопись работникам израильского посольства.
Статью действительно опубликовали – но не на иврите, а на идише, в журнале «Ди Голдене Кейт», за подписью “Ицхак бен Авраам”4.
Не совсем то, что она хотела, но и это был успешный шаг. Ободрённая этим, написала ещё десять статей на идише. Приводила в них множество фактов, рассказов, цитат из советской прессы. Надеялась, что евреи в свободном мире, узнав это всё, поднимут свой голос в нашу защиту. И эти статьи Борис передал работникам израильского посольства.
Ещё пять статей Дора написала по-русски, в том числе «Открытое письмо Говарду Фасту». Это письмо в переводе на английский опубликовала в Америке «Нью-Йорк Гералд Трибьюн» в марте 1958 года.
Все остальные статьи Доры Кустанович по сей день лежат в израильском секретном архиве... Когда спустя десять лет она приехала в Израиль, то с большим трудом добилась доступа к собственным статьям, хранившимся в МИДе Израиля. Как выяснилось, их не стали публиковать, «чтобы не дразнить русского медведя».
«Литературу», полученную от работников посольства Израиля, давали читать лишь очень близким друзьям. В том числе и моему отцу, когда он в очередной раз приехал в Москву. Соблазн был велик – Иосиф увёз газеты с собой в Днепропетровск, хоть и понимал, что опасно, что «оттепель» весьма условная. Иногда по вечерам он читал и переводил некоторые статьи вслух для меня и моего брата Эрика. Мы знали на идише едва ли десяток слов. Но было двое-трое достаточно близких друзей, знавших идиш, кому отец тоже давал читать эти газеты из Израиля. Разговоров на эту тему мы дома не вели: опасно.
1 Ицхак Мошкович, «Путь в еврейство и в Израиль» http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer7/Moshkovich1.php
2 DoraReview71, стр.7
3 там же, стр.8
4 די גאלדענע קייט , Тель-Авив, №26, декабрь 1956г
Перепечатка, переиздание или публикация материалов этого раздела в любом виде без разрешения администрации сайта запрещены.
|
|
